Речь-язык в трансляции и коммуникации

А.А. Пископпель

Каждому знакомы выражения – беззвучная речь, внутренняя речь. Они уже на уровне обыденного сознания выражают мысль, что речь и звук отнюдь не всегда едины и между ними могут быть сложные отношения. Речь – писал в одной из своих работ, посвященных развитию речи у детей, Л.С.Выготский – должна предшествовать звукам. Сильное суждение, устанавливающее вполне определенную субординацию между ними в процессе онтогенетического развития. Какой же смысл оно носит, если чисто терминологически утверждается, что звуковая сторона полноценной устной речи у детей должна формироваться под воздействие его же «речи»? Прежде всего, тот, что речь сложная система и как социальная функция общения реализуется первоначально за счет выразительных движений и мимики ребенка и тесно связана с его эмоциональным состоянием. Затем то, что она проходит сложный путь от изначально целостных и уже смысловых форм речевой деятельности к овладению звуковыми элементами речи².

Если такими сложными оказываются отношения речи и звука на самой элементарной и изначальной стадии формирования речевой функции, то неудивительно сколь сложной, разнообразной и динамичной становится их связь в процессе дальнейшего развития.

Опубликовано: Пископпель А.А. Речь-язык в трансляции и коммуникации // В сб. Звук и отзвук. М., 2010. с.197-207

Макс Шеллер – один из основателей философской антропологии, обосновывая актуальность отдельного и самостоятельного существования этого направления философской мысли, отмечал, что никогда еще человек не был более проблематичным для самого себя, чем в современное ему время. А возрастающее число частных знаний о человеке, скорее путает и затемняет, нежели освещает понимание сущности «феномена человек». В результате многовековых раздумий об этом феномене человечество, с его точки зрения, не обрело никакой ясной и устойчивой идеи человека. Таких исторических идей оказалось слишком много и они плохо совместимы друг с другом.

Продолжая и развивая эту мысль Шелера, другой мыслитель – Эрнст Кассирер – отмечал, что богатство фактов, это еще не богатство мыслей. Поэтому, не найдя «ариадниной нити», ведущей из этого лабиринта фактов, лишенных концептуального единства, невозможно понять общие черты человеческой культуры.

В качестве такой ариадниной нити к истолкованию сущности человека он предложил свою «идею о человеке» где символ — ключ к природе человека³. «Великие мыслители, которые определяли человека как animal rationale, не были эмпириками, они и не пытались дать эмпирическую картину человеческой природы. Таким определением они скорее выражали основной моральный императив. Разум — очень неадекватный термин для всеохватывающего обозначения форм человеческой культурной жизни во всем ее богатстве и разнообразии. Но все эти формы суть символические формы. Вместо того чтобы определять человека как animal rationale, мы должны, следовательно, определить его как animal symbolicum. Именно так мы сможем обозначить его специфическое отличие, а тем самым и понять новый путь, открытый человеку — путь цивилизации». (Кассирер Э. Что такое человек // Проблемы человека в западной философии. М., 1988. с.30).

На приоритете символических форм, основной из которых является «естественная» – речь-язык, настаивали и создатель культурно-исторической психологии Л.С.Выготский и такой палеопсихолог как Б.Ф.Поршнев, полагавший в качестве центрального звена человеческой психики именно речь. «Все высшие психические функции человека не гетерогенны, но гомогенны: они все – ветви и плоды одного дерева, ствол и корень которого – речь» (Б.Ф.Поршнев О начале человеческой истории. М., 1974. с.136).

Такая трактовка феномена человека, «природы» его основного органа ориентации в мире и регуляции на основе этой ориентации – психики, выдвигает на первый план понятие и проблему понимания, обретающих специфическое содержание и контекст в свете знаково-семиотической и коммуникативной трактовки знания и сознания. Прежде всего, за счет того, что появляется медиатор между индивидами и их сознаниями, обладающий той же знаково-семиотической природой – текст, имеющий в отличие от индивидуального сознания объективированное выражение и существование. Понимание изначально и первоначально оказывается способом освоения и присвоения идеальных содержаний с помощью имманентных такому содержанию знаковых средств и тем самым оказывается специфической интеллектуальной функцией, направленной не на внеположные сознанию «объекты», а на «знаки» в их противопоставлении натуральным объектам, т.е. рефлексией знаков⁴. И только вторично на присвоение других несемиотических предметных содержаний (ситуаций, людей, вещей и т.п.).

Если исходить из акта коммуникации между индивидами в контексте содеятельности как минимальной социокультурной единицы, позволяющей ставить и обсуждать вопросы природы сознания и знания, то в этом случае понятие смысла оказывается непосредственно соотнесенным с процессами понимания, выступая в качестве статического, структурного инварианта таких процессов, связывающего элементы текста-сообщения друг с другом и с элементами ситуации. Соответственно понимается здесь то, что соотносится и связывается процессами понимания – место и роль тех или иных элементов ситуации и ситуация в целом (см. Щедровицкий Г.П. Мышление. Понимание. Рефлексия. М., 2005).

Такая интерпретация понимания оказывается, с одной стороны, изначально связанной с освоением и присвоением какой то деятельности и обеспечивается этими присвоением и освоением, а с другой, сохраняет ту его особенность (на которой настаивал В.Дильтей), согласно которой понимать можно в точном смысле только самого себя. Работа понимания, осмысление выступает здесь как момент деятельности, целенаправленной активности вне и помимо которой оно не существует. Его исходное назначение – самоорганизация, обеспечение переноса какой-то деятельности как образца на себя, организация собственной активности в условиях коммуникативной содеятельности как полной и целостной (осмысленной) относительно ситуации.

Поэтому понимание, обеспечивающее адекватные условия коммуникации и организации коллективной кооперированной деятельности, в рамках СМД-методологии рассматривается в качестве базовой функции мыследеятельности. Здесь понимание исходно связано с текстами и обеспечивает возможности перехода от текстов речи в коммуникации либо к действительности идеальных объектов мышления, либо к ситуациям практического мыследействия и его объектам⁵.

Как известно В.Дильтей, один из основателей «философии жизни» и основоположник современной трактовки специфики «наук о духе», отстаивал точку зрения, что господство объяснительной психологии ведет к последствиям, чрезвычайно вредным для развития «наук о духе», а утверждение в этих науках естественнонаучной точки зрения неизбежно приводит к натурализму. В свете же знаково-семиотической трактовки знания и сознания тезис В.Дильтея о приоритете понимания над объяснением впервые получает реальное обоснование. Ведь тексты речи-языка и стоящая за ними идеальная действительность не познаются, поскольку знаково-семиотические образования, в отличие от внеположных объектов, исходно «устроены» и предназначены не для познания, а для понимания⁶. Они являются не природными «объектами», а культурными «значениями», которые индивидами не познаются, а усваиваются и присваиваются в коммуникации в условиях содеятельности (прежде всего в процессах учения-обучения)⁷.

Иными словами, выдвижение на первый план «понимания» означает смену приоритетной парадигматики – переход от системы координат «человек – объяснение – природа» к системе «человек – понимание – культура»⁸. Причем такой, в которой вторая парадигматическая система оказывается объемлющей первую, предполагающей и полагающей, что «природа» дана познающему субъекту через и в формах его культуры. Только такой взгляд на их соотношение позволяет рассматривать познание и знание с исторической и генетической точки зрения.

Этот взгляд, как известно, предполагает, что не мир природы (первая природа) с ее вечными и неизменными законами, а исторически развивающийся мир культуры (вторая природа), в котором все изначально идеально маркировано (люди, игрушки, столы, стулья, карандаши, бумага и т.д. и т.п.), является первореальностью для каждого отдельного человека со дня его рождения.

Это важное мировоззренческое и методологическое противопоставление есть только условие, только рамка для решения знаково-семиотических проблем отнюдь не предопределяющее онтологический и предметно-теоретический план их рассмотрения. Оно существенным образом зависит от того, на содержание какого теоретического понятия культуры будет ориентировано это рассмотрение и какой, в связи с этим, предметный смысл оно обретет.

Так для СМД-методологии при трактовке предметного смысла понятия культуры характерно исходить из принципа онтологической первичности деятельности и ее воспроизводства, задающего процессуальную и структурно-функциональную организацию пространства деятельности. В соответствии с ним в пространстве деятельности выделяются два относительно автономных фундаментальных подпространства: 1) трансляции образцов и эталонов деятельности, норм, нормативных предписаний и описаний, знаний, представлений, понятий, проектов и т.д., выполняющих нормативные функции в деятельности (подпространство трансляции культуры); и 2) ситуативной реализации образцов, эталонов и норм в живой деятельности, в мышлении и в коммуникации (подпространство социетальной реализации). (см. Пископпель А.А. Культуронаследническая деятельность и проблемы ее «объекта» // Сб. Этнометодология: проблемы, подходы, концепции, Вып. 11, М. 2005)

Подпространство социетальных реализаций образует множество актов мыследеятельности, с одной стороны, представляющих собой реализацию тех или иных культурных значений (транслируемых единиц культуры), а с другой – осуществляемых по-разному в соответствии с особенностями тех ситуаций, где происходит эта реализация деятельности. Причем каждый акт – это завершенное и всегда единичное, строго индивидуализированное явление. Отдельные же акты связаны в социетальном пространстве за счет разнообразных отношений и связей кооперации, субординации, координации и т.п.⁹.

Применительно к действительности речи-языка это исходное противопоставление двух подпространств, двух социокультурных форм оказывается прежде всего, противопоставлением двух форм существования речи-языка, соответственно в процессах трансляции и коммуникации.

Какой предметный (предметно-теоретический) смысл можно извлечь из такого логико-методологического различения и противопоставления, обратившись к конкретно-эмпирической стихии существования речи-языка? Грубо говоря, это противопоставления двух планов существования, двух форм организации речи-языка как коммуникативной системы: как средства коммуникации между разными поколениями носителей этого языка в пространстве истории (собственно трансляция) и как средства коммуникации между современными носителями этого языка в ситуации конкретного взаимодействия (собственно коммуникация).

Этим самым задаются два разных угла зрения на процессы речи-языка, позволяющих ставить вопросы о специфике знаково-семиотической организации, позволяющей обеспечивать столь разные процессы общественной жизнедеятельности той или иной общности, существенно разнесенные в пространстве-времени.

Вряд ли будет большим преувеличением утверждение, что различие подобной организации обусловлено различием в типах коммуникативного содержания, в которых нуждаются эти разные процессы общественной жизнедеятельности. В одном случае, это содержания обеспечивающие связь по-преимуществу в пространстве (т.е. элиминирующее пространственную разобщенность), в другом – во времени (т.е. элиминирующее временную разобщенность). В первом случае, эта организация средств для обеспечения взаимодеятельности в одной и той же исторической ситуации, ситуативное содержание, привязанное к конкретным пространственно-временным обстоятельствам. Во-втором, для обеспечения взаимодеятельности в совершенно разных исторических ситуациях и значит, внеситуативное, инвариантное самим по себе ситуациям содержание. Такое инвариантное, внеситуативное содержание предназначено для обеспечения преемственности, идентичности той или иной общности несмотря на различие ситуации коммуникантов.

Появление письменности как социокультурного феномена с ее специфическими возможностями – письменной речи – само раздвоение речи и разное бытование устной и письменной речи, не в последнюю очередь было связано с разными требованиями, которые предъявляют к речи-языку процессы трансляции и коммуникации.

При этом, чтобы избежать недоразумения, следует подчеркнуть, что речь идет об объективной, логической характеристике разницы между возможностями этих двух видов речи, а вовсе не об их историческом происхождении. Оно могло быть и было «по факту» различным. В Израиле оно было тесно связано с запечатлением священного божественного слова и ритуальной практикой, в Греции же письмо не открывало доступ ни в какое священное пространство, а было связано с языком поэзии. «Восточные системы письма развились как орудия политического представительства и экономической организации; они неразрывно связаны с бюрократией, пользующейся ими для управления крупными сферами правления …, писать там – значит упорядочивать, планировать, расчленять, письмо — это в первую очередь орудие организующего подчинения действительности и властного представительства. Записываются дискурсы власти и официальной идентичности, законы, указы, акты, обряды, учреждение жертвоприношений, писать — значит устанавливать, обеспечивать, документировать, это значит контролировать, распоряжаться, регулировать, кодифицировать. Письмо — это, прежде всего, используя выражение Фуко, «диспозитив власти» и орудие указания. То, что написано, претендует на высочайшую обязательность» (Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности М., 2004. с.290).

Его назначением с самого начала было – зафиксировать в «культурной памяти» на «вечные» времена универсальное, общезначимое содержание, т.е. содержания, способного обеспечивать поддержание «нормального порядка мироздания».

Одна из важнейших функциональных составляющих речи-языка – его интонационная функция. Различие транслятивной и коммуникативной направленности непосредственно обуславливает разное место и значение этой составляющей в соответствующих текстах. Это становится очевидным на примере различия «устройства» устной и письменной речи.

Как известно, классическая лингвистика различает в интонационной функции две составляющих: грамматическую, или синтаксическую, и эмоциональную. Именно эмоциональная составляющая речи оказывается столь различной в этих двух формах речи-языка. Недаром эмоциональная составляющая интонации стала предметом пристального внимания не в самой классической лингвистике, а в психолингвистике, дисциплине непосредственно имеющей дело с таким субъектом речевой деятельности как индивидуальная личность. Именно здесь лингвистическое исследование начинает всерьез и непосредственно интересоваться индивидуальными акустическими качествами речевого сигнала, поскольку они и выступают носителями эмоционального содержания речи.

Человеческий голос оказывается тонким инструментом, позволяющим непроизвольно выражать в коммуникации как отношение человека к содержанию сообщения, так и отношение к собеседнику, способные кардинальным образом изменять его смысл. Передавать собеседнику, с помощью речи, информацию об индивидуальных особенностях говорящего: о его физическом и эмоционально-психологическом состоянии, возрасте и поле, интеллектуальном и социокультурном уровне, профессиональной, национальной и культурной принадлежности и т.д. и т.п.¹⁰ Другими словами, через живой человеческий голос в коммуникации приоткрывается внутренний мир человека, превращающий коммуникацию как преимущественно информационный процесс в нечто гораздо большее – личностное общение¹¹.

С информационной точки зрения естественная устная речь обладает изрядной избыточностью в отношении конкретного текста сообщения. Буквальный смысл текста зачастую оказывается только подложкой, для передачи совсем другого содержания. Недаром в реальной коммуникации характер реакции человека на сообщение так существенно зависит от «тона» говорящего, передающего отношение к собеседнику – серьезное, презрительное, ироничное, недоброжелательное, заинтересованное, равнодушное и т.д.

Эти качества, присущие «живой», т.е. устной коммуникативной речи если и способны в том или виде передаваться в письменной, транслятивной «речи», то только в предельно упрощенном виде, через ограниченное число «знаков препинания» или «обходным путем» – за счет объемных комментариев. Точка, вопросительный и восклицательные знаки, запятая, точка с запятой, двоеточие, тире, многоточие, кавычки, скобки – вот почти и все средства, которые в усредненной, стандартной форме с грехом пополам позволяют передать отдельные моменты интонационного строя речи. Причем неспецифическим образом, поскольку они одновременно выполняют и функции указания на грамматические и логические отношения между словами речи. Очевидная ограниченность этих средств на фоне реального эмоционального содержания живой речи, передаваемой индивидуальностью человеческого голоса, с его личностными интонационными характеристиками, вряд ли требует особого комментария. Это содержание с помощью письменной речи практически нетранслируемо.

Достаточно очевидно, что передача живого, эмоционально-личностного отношения как части смыслового содержания текста важно лишь для конкретной ситуации общения конкретных людей, находящихся в общей для них ситуации. Для восприятия транслятивного, концептуального содержания, ситуативное отношение возникающее «здесь и теперь», со всеми его индивидуальными особенностями, зачастую способно быть только помехой в силу его ситуативной, избыточной нагруженности. Так, что само преобразование устной речи в письменную оказывается своего рода фильтром, отделяющим ситуативное содержание от транслятивного.

Таким «фильтром», способным превратить коммуникативный текст в транслятивный издавна полагается мышление, смысл и назначение которого в переработке того или иного предметного содержания в мыслительное¹². Поэтому без большого преувеличения можно связать различие коммуникативного и транслятивного содержаний в речи-языке с разницей их ведущих нормирующих, регулятивных систем. В методологическом отношении мышление, способное выражать то или иное содержание в понятии и знании, отсылает к логике, как такой регулятивной системе, а понимание в смысле и значении отсылает к герменевтике, как к другой регулятивной системе. Если коммуникативный текст нуждается преимущественно в понимающем объяснении (объяснение за счет понимания), то транслятивный в основном в объясняющем понимании (понимание за счет объяснения).

Как известно, существует и обратная процедура – превращения транслятивного содержания в ситуативно-коммуникативное. Характерно, что для полноценного преобразования оказывается необходим специальный медиатор, посредник, способный «восстановить» исходное эмоциональное содержание, за счет интерпретации текста и его наполнения «своим» эмоциональным содержанием за счет имитационной вокализации письменного текста. Нагляднее всего этот процесс представлен в исполнительном искусстве – в фигурах актера, мастера художественного слова и т.п.

Характерно, что в отличие от естественно порождаемой коммуникативной устной речи, такая вторичная устная речь на основе письменной требует интерпретации и вокализации и тем самым уже не является естественной (непроизвольной) как в случае конкретного коммуникативного акта. Это уже такое же целенаправленное естественно-искусственное образование, как и сама письменная речь, технически оснащенное средствами выражения и обязанное своим существованием театрально-сценической педагогике и подчиненное определенному замыслу¹³.

На фоне обратимости таких процедур становится более явным соотношение естественной (непроизвольной) и искусственной (произвольной) составляющих в речи. Естественной (непроизвольной) коммуникативная устная речь в плане личностного содержания является только в том случае, если она не контролируется говорящим, если в этом общении он является полностью «откровенным», т.е. открывающим свой внутренний мир собеседнику. Контроль над ней, артификация ее интонационного строя, позволяет передавать собеседнику такое содержание, которое коммуникант считает для себя желательным, манипулировать пониманием собеседника вплоть до введения его в заблуждение в отношении реального смысла текста сообщения.

Недаром овладение этой стороной речи издавна было целью ораторского искусства столь необходимого любому публичному человеку, для которого именно устная речь является основным средством воздействия, как на отдельного человека, так и на заполненную аудиторию.

1 Опубликовано: Пископпель А.А. Речь-язык в трансляции и коммуникации // В сб. Звук и отзвук. М., 2010. с.197-207.

2 «И в филогенетическом, и в онтогенетическом развитии фраза предшествует слову, слово – слогу, слог – звуку» (Выготский Л.С Собрание сочинений. Т.5, М., 1983. с.105).

3 Эта идея Э.Кассирера восходит, по-крайней мере к Р.Декарту с его тезисом, что слово есть единственный знак и единственное верное свидетельство мысли, скрытой и заключенной в теле, чем и обусловлено, в конечном счете, отличие человека от животного.

4 Такую интерпретацию базового содержания понятия понимания можно встретить уже у Т.Гоббса: «Представление, которое вызывается в человеке (или в каком-нибудь другом существе, одаренном способностью иметь представления) словами или другими произвольными знаками, есть то, что мы обычно называем пониманием и оно … состоит в понимании не только воли другого человека, но и его идей и мыслей, поскольку последние выражены последовательным рядом имен (названий) вещей, соединенных в утверждения, отрицания и другие формы речи» (Гоббс 1936, с.46).

5 Объяснение и понимание противостоят друг другу и по линии инвариантное-ситуативное. Инвариантное требует объяснения, ситуативное – понимания.

6Ср, например: «Активное обсуждение этой темы в современной методологии науки означает, по сути дела, признание необходимости и конструктивной роли в познании и эксперименте специфических "понимательных вещей", "интеллигибельной материи", визуализированных понятий, которые, будучи видимыми, слышимыми, осязаемыми и т.д. вещами и в то же время артефактами, то есть искусственными созданиями человека, открывали бы пространство доступного для понимания мира». (Зинченко В.П., Мамардашвили М.К. Проблема объективного метода в психологии // Труды Ярославского методологического семинара. Т.3. Ярославль, 2005, с.80).

7 Сам способ существования знаков представляет собой единство знаковой формы и смысла, создаваемого пониманием.

8 В рамках такой парадигматики это не та «культура» В.Дильтея, которая может быть понята только из живой связи человеческой души, а напротив та, которая эту «живую связь человеческой души» впервые позволяет понять. «Культура», имеющая такую же объективированную, интерсубъективную форму существования как и «природа».

9 Приоритет деятельного существования проявляется в требовании рассматривать те или иные предметно заданные или полагаемые сущности в качестве организованностей той или иной предметнопорождающей деятельности, т.е. в качестве ее предметизаций и объективаций. Таким образом исходным в таком контексте является не предметное существование культуры как таковой, а коррелятивные ей виды и формы деятельности.

Причем, в соответствии с категориальной парадигмой системного подхода социокультурные, деятельностные единицы (системы) рассматриваются здесь в нескольких категориально разных планах – как: процесс(ы); функциональная(ые) структура(ы); организованность(и) материала или морфология(и); «чистый» материал, или субстрат. Соответственно на каждом категориальном уровне допустима лишь имманентная логико-онтологическая операторика.

10 Позы, мимика и жесты способны передавать собеседнику подобного рода информацию в гораздо меньшем объеме по сравнению с голосом.

11 В информационной теории коммуникации эту разницу в способах выражения и передачи соответствующего содержания связывают с различением цифровой и аналоговой формой передачи информации.

12 Мыслить какой-то предмет, по Г.В.Ф.Гегелю, это делать его мыслью.

13 Сама «естественность» устной речи отнюдь не биологического, «общечеловеческого» свойства, а социокультурная. Известно, что при межкультурном общении восприятие эмоционального состояния собеседника через интонационный строй его речи может представлять значительные трудности, поскольку нет прямой связи между особенностями акустического сигнала и выражаемой ими эмоциональностью. Как нет такой прямой связи и в рамках «языка тела» – мимике и жесте.